Муслим Магомаев: «Лучше уйти на год раньше, чем слишком поздно»

На его концертах падали в обмороки, почитатели его таланта могли поднять автомобиль, где сидел их кумир, и нести его на руках. А юные поклонницы поцелуями покрывали корпус машины до тех пор, пока он целиком не оказывался в следах от губной помады… Однажды на каком-то вечере Кобзон произнес: «Пугачевой и в страшном сне не может присниться того, что имел в свое время великий Магомаев!»

Рояль и скрипка

Муслим Магомаев родился 17 августа 1942 года. От деда, известного композитора, ему достались выдающиеся музыкальные способности. «Я должен был повторить его путь — стать и композитором, и дирижером, и пианистом, — вспоминал Магомаев. — А чтобы закрепить за мной эту заочную идею, меня и нарекли при рождении именем деда. Так я стал полным его тезкой. Деда я не знал и не мог знать — он умер в 1937 году в пятьдесят с небольшим от скоротечной чахотки. За пять лет до моего рождения.

У деда Муслима и бабушки Байдигюль было два сына. Младший был мой отец — Магомет Магомаев. Был он человеком очень одаренным: нигде не учась специально музыке, умел играть на рояле, пел. Голос у отца был небольшой, но приятный, как говорили, задушевный. (Но мой голос не от него, а от матери.) Талантливый театральный художник, он оформлял спектакли в Баку, в Майкопе, где и встретил мою мать. Странно, но его работ у нас не осталось — ни живописи, ни рисунков, даже никаких набросков. Потом я узнал, что после завершения театральной постановки или выхода мультфильма (он освоил и новую еще тогда специальность мультипликатора) отец уничтожал все наброски — наверное, считал, что раз все состоялось, то и не надо никаких эскизов, никаких архивов». Магомет Магомаев ушел на фронт добровольцем и погиб за 9 дней до Победы.

После деда Муслиму остались кларнет и скрипка. «Сначала меня хотели научить играть на скрипке, — вспоминал Магомаев. — Вот тогда я и узнал, что такое она для ребенка, начинающего постигать азы музыки. Душераздирающие звуки стали несносными не только для меня. Как многие дети, я был любопытен: ломал механические игрушки, чтобы посмотреть, как они устроены внутри. Помню, как меня ругали за всякие технические затеи, связанные с электричеством. Бабушка порой боялась взяться за что-нибудь в комнате — вдруг ее ударит током, если окажется, что я что-то не туда подсоединил. Однажды так и вышло, когда она прикоснулась к металлической кровати.

Вот от того моего детского любопытства и пострадала скрипка, из которой я пытался извлекать звуки: я решил посмотреть, что же находится внутри этой не желавшей петь скрипки. Когда дома говорили об этом инструменте, когда-то подаренном деду после окончания им Горийской семинарии, то называли какого-то Амати, который был внутри скрипки. Я поднял верхнюю деку, но никакого Амати там не нашел — только надпись чернилами “Амати”… В отличие от скрипки, судьба кларнета оказалась более счастливой — его от меня уберегли. А мой путь по дороге деда-композитора решили начать с рояля. Рояль был большой, я маленький, но мы с ним ладили: лет с трех-четырех я уже подбирал мелодии. Мне взяли педагога. Помню, ее звали Валентина Купцова, и от нее постоянно несло водкой. В ее сумке всегда лежала бутылка.

Однажды, когда тетенька Купцова отлучилась по надобности, я стащил бутылку из ее сумки и спрятал. Она вернулась и, как всегда, послала меня за очередным клавирчиком. Я принес ноты и… увидел у Купцовой другое лицо — его как будто вывернули наизнанку. Сделав вид, что ничего такого не заметил, я сел за рояль и, стараясь не сутулиться, стал играть. Сначала из-за спины я услышал как бы шипенье, а потом на мои пальцы налетел карандаш и стал колотить по ним что есть силы: “Не воруй, не воруй, Муслимчик. ” Было больно и обидно. Я понял, что номер не удался, и отдал водку. Но потом пожаловался тете».

Тайная свадьба

В 1949 году Магомаева отдали в музыкальную школу-десятилетку при Бакинской консерватории. «Это была элитарная школа, — вспоминал певец. — Элитарная в том смысле, что в нее принимали детей по степени одаренности, а не в зависимости от высокого положения родителей. Критерий при поступлении был один — природный талант. Бездарностей даже “по блату” не брали. Вот почему большинство выпускников нашей школы стали хорошими музыкантами».

Получив диплом, 19-летний артист с беременной женой отправился в Грозный, на родину деда. Устроился работать, давал сотни концертов с окладом в 100 рублей. Квартиру молодоженам не дали, и первой не выдержала Офелия – она просто сбежала в Баку. Муслим страдал от ее предательства: он чуть не потерял голос, лечился у местного врача и через год, изможденный и пристыженный, вернулся под крылышко родни. Магомаев развелся, но дочку от этого брака Марину любил всю свою жизнь.

Весной 1963 года Муслим спел каватину Фигаро в концерте мастеров искусств Азербайджана в Кремлевском Дворце съездов, и все газеты написали: «…самый большой, редкий успех достался певцу Магомаеву. Его великолепные вокальные данные, блистательная техника дают основание говорить, что в оперу пришел богато одаренный молодой артист».

В 1964 году его отправили стажироваться в «Ла Скала». Итальянские маэстро и мировые знаменитости приходили в восторг от его голоса. Он привез из Италии оперную партию Фигаро и любимую песню итальянских партизан «Белла, чао». В 22 года Муслим получил звание заслуженного артиста Азербайджанской ССР. Но как-то Магомаев отработал 20 концертов на стадионах в Краснодаре, Ростове-на-Дону, Донецке… Как оказалось, администратор заплатил ему слишком много (600 рублей за концерт), втянув тем самым в финансовые махинации. Это могло грозить даже расстрелом, но артисту только объявили выговор без занесения в личное дело и отстранили на год от концертной деятельности. Тогда Муслим Магомаев приехал в Баку, поступил сразу на 5-й курс консерватории и окончил ее с отличием, правда, историю партии знал слабовато.

Его любила министр культуры Екатерина Фурцева, но ненавидели ее заместители – не хотели давать звание народного артиста СССР. Тогда Гейдар Алиев пожаловался Брежневу, и «народного» в спешке вручили певцу уже на следующий день.

На вершине славы

В начале семидесятых Магомаев потерял голову, увидев молодую оперную певицу Тамару Синявскую. Роберт Рождественский познакомил их в Баку на декаде российского искусства. Женщина была замужем и вскоре уехала на стажировку в Милан. Они решили: пусть этот год станет испытанием чувств. Влюбленные почти каждый день разговаривали по телефону. Когда в 1973 году Тамара вернулась из Италии, она получила развод и вышла замуж за Магомаева.

Вокруг певца постоянно вились поклонницы. Распоряжаться деньгами он не умел, и друзья прятали у себя его капиталы, чтобы он не растранжирил их. Он привык потакать своим слабостям – курил по 3 пачки «Мальборо» в день, любил гульнуть в компании друзей – Льва Лещенко, Владимира Винокура, Кобзона. Мог закатить в ресторане пир на 30–40 человек.

Женщины влюблялись в один звук бархатного голоса Муслима. Поэтому неудивительно, что скандалы с установлением отцовства просто преследовали артиста даже в далеко не юношеские годы. На вершине славы Муслиму Магомаеву прощалось все: длинные волосы, галстук-бабочка, рискованные по тем временам английские и итальянские песни. Его буквально рвали на части поклонницы, поэтому после концертов на стадионе звезду прямо со сцены увозили на автомобиле. Ни один правительственный концерт тех лет не обходился без его участия: как-то Андропов лично позвонил Фурцевой и потребовал, чтобы Магомаев выступил на концерте по случаю юбилея КГБ. Да и сам Леонид Брежнев, впервые услышав в исполнении Муслима песню «Малая земля», разрыдался и с тех пор ни одного кремлевского концерта без Магомаева не представлял.

Роберт Рождественский, на стихи которого Магомаев исполнил немало песен, в том числе и «Пока я помню, я живу», в 1980 году написал: «Я присутствовал на многих концертах, в которых пел Муслим Магомаев, и ни разу не было случая, чтобы ведущий успевал назвать полностью имя и фамилию артиста. Обычно уже после имени “Муслим” раздаются такие овации, что, несмотря на самые мощные динамики и все старания ведущего, фамилия “Магомаев” безнадежно тонет в восторженном грохоте. К этому привыкли. Как привыкли к тому, что уже одно имя его давно стало своеобразной достопримечательностью нашего искусства. А еще к тому, что любая оперная ария, любая песня в его исполнении — это всегда ожидаемое чудо».

Скрывал болезнь и верил в выздоровление

С его потенциалом он мог бы петь и дальше. Но изменилось время, он не мог смириться с тем, что происходит на сцене, и к тому же всегда завышал для себя планку. «Я не хочу, чтобы люди видели, как от меня уходит голос, – говорил Магомаев. — Я пару лет пел под фонограмму – телевидение ставило такие условия. Так не знал, куда руки деть!»

Как у любого человека, который уходит из профессии, у Муслима Магомаева изменился круг друзей, и он очень остро это почувствовал. Он всегда был человеком широкой натуры, устраивал пиры горой, и вдруг заметил, как вокруг стало пусто. Тогда он создал собственный сайт, там была «гостевая», куда может зайти кто угодно и пообщаться с Магомаевым. Так у него появилось семеро близких друзей – люди разных возрастов из Израиля, Киева, Москвы и других городов России.

Отойдя от суеты гастрольной жизни, он занялся живописью. Среди его холстов более всего запоминается один портрет: седовласый господин в цилиндре с пронзительным взглядом усталых глаз. Джузеппе Верди. Любимый композитор Муслима Магомаева. И, по убеждению последнего, всех оперных певцов мира.

Магомаев на протяжении многих лет был лишен возможности принадлежать самому себе, он испытал на себе все издержки популярности. Галина Вишневская говорила о нем: «Лучше уйти на год раньше, чем слишком поздно». Он считал себя совершенно нецелеустремленным человеком: «Я, во-первых, неусидчивый, а во-вторых, ленивый. Но если мне что-то интересно, я могу заниматься этим сутками. Если мне что-то не нравится, меня это делать не заставишь. У меня никогда никаких целей не было. Все, что со мной происходило, происходило совершенно случайно. Совершенно случайно я получил и известность».

При этом он признавал, что Гейдар Алиев относился к нему по-отечески: «Помог со званием. Тогда, когда я звания уже и не ждал. Впрочем, это ничего не дает. В смысле льгот. Лауреат Ленинской премии, Герой Соцтруда имеют льготы, народный артист СССР – нет. Пока был Союз, я просил не объявлять звание перед концертом. А после развала стал объявлять».

Магомаев отказался от гражданства Азербайджана после того, как Полад Бюль-Бюль-Оглы, с которым у него были натянутые отношения, стал там министром культуры, и потому певец редко посещал Баку: «Теперь в свою республику я должен проезжать по заграничному паспорту. Проходить таможенный контроль. Это смешно. И грустно».

В последнее время Магомаев тяжело болел, но делал все, чтобы это не стало достоянием общественности. Артист сам писал об этом азербайджанскому журналисту Акперу Гасанову в личной переписке. «…Я не отвечал, так как живу в последнее время между домом и Бакулевским Центром сердечно-сосудистой хирургии, врачи обещают скорейшее выздоровление, но об этом ни слова — для средств массовой информации я здоров, как бык».

А по поводу новостей о том, что у Муслима Магометовича сдает сердце, он написал Гасанову: «Пресса, конечно, переборщила с сообщениями, естественно, в 65 лет с моим разгульным образом жизни быть абсолютно здоровым уже невозможно. Никаких болезней в области сердца (как сообщает печать) у меня нет, есть всякие разбалансирования в организме, но, как говорят, врачи – дело поправимое, нужно только желание и терпение. Отпустили домой с условием, что я буду наведываться в Центр Бакулева для разнообразных профилактических и прочих “издевательств”».

О том, что певец верил в скорейшее выздоровление, говорит и его активная творческая жизнь. Летом этого года Магомаев, несмотря на то, что уже покинул большую сцену, записал дуэт с Эмином Агаларовым — зятем президента Азербайджана Ильхама Алиева. Но чуда не случилось: 25 октября Муслим Магомаев умер.

Источник

«Мы больше не можем праздновать как раньше» Моргенштерн, Бузова, СК и россияне — кто прав в спорах о Дне Победы?

25 октября на YouTube-канале Ксении Собчак было опубликовано ее интервью с рэпером Моргенштерном, во время которого музыкант заявил, что «не понимает праздник Победы, которая состоялась 76 лет назад». После этого организация «Ветераны России» обратилась в Следственный комитет с требованием проверить рэпера на наличие в его словах состава преступления по статье УК о реабилитации нацизма. Позднее Моргенштерн извинился и заявил, что его высказывание было вырвано из контекста. «Лента.ру» поговорила с социологом, социальным антропологом Алексеем Титковым о том, чем на самом деле является День Победы для современных россиян и почему любое высказывание на тему этого праздника приводит к скандалам и даже проверкам следователей.

«Лента.ру»: Реакция части общества на высказывание Моргенштерна достаточно однозначная: оскорбление. Но что представляет собой сейчас День Победы, праздник, прямо скажем, для общества сакральный, для среднестатистического россиянина средних лет?

Титков: Социологи чаще исходят из того, что мыслят не только отдельные люди, среднестатистические или любые другие. Мы все вместе — тоже своего рода коллективный мозг или нейросеть, и каждый из нас — как бы нейрон в этой сети. Мы не просто сумма индивидов, мы общность, которая существует по своим особым правилам. Любая общность, будь то семья или политическая нация, должна что-то делать, чтобы поддерживать свое существование. Социальные ритуалы, связанные с праздниками, очень важная часть такой деятельности. Участники сообщества периодически вспоминают, что их объединяют общие ценности, совершают символические действия, напоминающие об этих общих ценностях, переживают сильные эмоции и в результате становятся более сплоченными.

День Победы — безусловная общая ценность, это видно даже из простой арифметики опросов, какая доля граждан считает этот праздник важным для себя. В последнее десятилетие эта доля только увеличивается. Сакральным в социологическом смысле что-либо становится в конечном итоге за счет согласованных коллективных эмоций, общего признания в качестве ценности. Почему фокус коллективных эмоций сложился именно вокруг Дня Победы?

Нужны, прежде всего, общие символические координаты «добро — зло», которые не вызывали бы споров. Война и Победа — все согласны, что это история о победе добра над злом

Другая ключевая составляющая — личная и семейная. Практически все граждане, все семьи — потомки участников войны. Участники войны — это образцовые граждане, совершившие что-то очень важное для страны, а кто-то из этих настоящих граждан — наш родственник, наш предок. Получается, что наши собственные права гражданства обосновываются тем, что мы потомки воевавших. В эпоху социальных сетей стало видно, как охотно люди выстраивают свою генеалогию от воевавших родственников. Взрывной успех «Бессмертного полка» в первые годы проекта — такое же наглядное подтверждение, насколько важна эта семейная компонента.

Почему же вокруг Дня Победы постоянно возникают споры?

Прежде всего, именно из-за того, что важный праздник, о неважном так не спорили бы. Кроме того, раз мы — сообщество потомков воевавших, значит, каждый из нас в той или иной степени хранитель памяти о войне и носитель правил, как надо вспоминать войну. Вместе получается сто миллионов взрослых граждан, каждый из которых убежден, что праздник Победы — это важно, и каждый уверен, что именно его набор правил, как надо праздновать, настоящий и достойный. Идеальная среда для конфликтов.

Последнее и такое же важное, что нужно, чтобы возникли споры: должна появиться проблема, которую мы все хотим решить, но пока не пришли к согласию, какое решение правильное. Проблема в том, что мы больше не можем праздновать День Победы так же, как праздновали полвека или даже четверть века назад. Всегда было понятно, что главный участник праздника — ветераны войны, без них День Победы невозможно было представить. Так было, пока не включилась жестокая реальность — смена поколений. Ветеранов осталось мало, как праздновать без них — главная задача, с которой надо справиться.

Социальный ритуал — это в конечном счете действия, которые множество людей должны совершить, чтобы праздник состоялся. Раньше сценарий праздника создавали ветераны, их ведущую роль никто не оспаривал. Как бы мы ни спорили о формате праздника сейчас, особую роль ветеранов в этих дискуссиях никто не оспаривает. Моргенштерн, из-за которого скандал, тоже. Они — самые достойные участники праздника и самые компетентные. Все споры — о том, насколько достойными и компетентными можно считать варианты замены, которые предлагаются в последние десятилетия.

По результатам опросов можно примерно судить, насколько удачными оказываются новшества. «Бессмертный полк» — самый одобряемый вариант, георгиевская ленточка — тоже в целом принята, но вопросов и критики больше, соотношение за и против не такое убедительное.

В чем принципиальная разница между двумя этими вариантами?

Одна из частых претензий к георгиевской ленточке: «Кто мы такие, чтобы ее носить?» Слишком похоже на знак отличия не просто воевавших, а лучших из лучших, особо отличившихся. К «Бессмертному полку» таких претензий нет. Если ты идешь с портретом деда или прадеда — он на самом деле твой дед или прадед, ты имеешь полное право его вспоминать. И шествие построено так, что настоящими участниками выглядят ветераны на портретах, а младшие родственники просто помогают им. Сложная и необычная форма, но для социальной, символической логики она неожиданно оказалась самой корректной.

Что имеет в виду современный взрослый человек, когда говорит о подвиге советского народа, победившего фашизм? Что для него эта фраза значит сейчас? Она несет то же значение, что в 70-80-е годы?

Главный стержень тот же — семейная память, личная составляющая. Есть память о родственнике, который воевал и, во многих случаях, погиб. Семья считает этот опыт важным. Мы знаем другие семьи с похожим памятным опытом, знаем, что таких семей очень много, вместе получается народ. Из всего, что государство в последние годы сделало на военную тему, самое, наверное, полезное и востребованное — общедоступные базы данных «Подвиг народа» и «Память народа». Там ищут информацию не про «народ вообще», а конкретных людей, значимых именно для тебя и твоих родных.

Семейная память — ключевое звено, и она же, с другой стороны, подталкивает противоречия, споры вокруг праздника

По всем опросам, исследованиям, посвященным памяти о войне, получается, что семейные рассказы — более трагические, проблемные, чем публичные выступления. Тяжелый опыт, такой как отступления, ранения, плен, жизнь в оккупации, составляет его значительную часть. Как примирить «темное» семейное знание со «светлым» публичным праздником — одна из общих проблем. «Бессмертный полк» решает именно эту задачу, отсюда, не в последнюю очередь, большой эмоциональный заряд, которые дает участие в его шествиях.

Что сейчас преобладает в общественном сознании в отношении 9 Мая? Слезы? Парадная часть? Адекватное распределение и того, и другого?

Настоящий праздник не предполагает или-или. На пике эмоций повседневная логика сменяется другой, в которой противоречия символически примиряются. «Праздник со слезами на глазах» из знаменитой песни 1975 года — точное выражение такой характеристики, причем не только Дня Победы, социальные ритуалы в принципе такие.

Да, но ведь многие говорят: вот, в советское время у нас были ветераны, они садились за стол, выпивали рюмку за павших товарищей, обсуждали свой опыт. А сейчас мы просто празднуем и сами не понимаем, зачем. Это такой праздник гордости за то, что «мы им там показали». Но это же уже не мы. Россияне вспоминают ужас войны, или скорее знают только то, что, если надо, мы «можем повторить»?

Судя по опросам и интервью, важнее всего, как и раньше, связь с воевавшим поколением, солидарность с ним. Новые способы празднования тоже приспосабливаются к этой задаче. Показательно, к примеру, как георгиевские ленточки, когда они появились, люди стали повязывать на могилах своих воевавших родственников. Организаторы акции такого не предполагали и не советовали, люди сами изобрели. Логика понятная: если мы теперь носим ленточки, вы ее тем более заслужили, потому что праздник прежде всего ваш.

Подобная солидарность с воевавшим поколением в большой степени объясняет, почему высказывания Моргенштерна для многих могли показаться неприемлемыми, серьезно зацепить. Перевести эмоции и слова можно примерно так: «Поколение ветеранов решило, что праздник должен быть, мы не вправе отменять это решение. Живые или мертвые — они заслужили свой праздник».

Если вернуться к георгиевским ленточкам — это ведь достаточно спорный символ в плане того, как он может использоваться. Можно ли ее привязать на машину? Можно ли повязать на руку или сумку? Обвязать себя несколькими? И при этом большинство тех, кто привязывает ленточку на радиатор автомобиля или на сумку, делают это как раз чтобы показать свою причастность к празднику, а не оскорбить воевавших людей. Кому же задавать нормы ее использования?

В социологии ритуала ключевое правило: сакральные вещи должны быть как следует отделены от повседневных. Если они смешиваются — происходит профанация, осквернение. Ленточка, которая загрязнилась и истрепалась, ленточка на неподходящем предмете — например, на бутылках водки в алкогольном отделе — скорее всего произведет впечатление чего-то неправильного, неподобающего, и будет поэтому вызывать сильные чувства.

Выкинутые после шествия «Бессмертного полка» штекеры с портретами — еще более сильный пример оскверняющего действия. Как определить, что можно, что нельзя, какие действия приемлемы, какие нет, — в конечном счете это возможно только коллективным отбором. Одни пробуют разные варианты действия, остальные их оценивают: можно так поступать или нет.

Важный вопрос: кто пробует. Прежде всего, более молодые, образованные, успешные жители крупных городов — у них меньше опыта и больше готовности экспериментировать из лучших патриотических побуждений. Некоторые из таких новшеств, судя по опросам, скорее не поддерживаются. Патриотическая символика на лице, на футболках, наклейки на автомобилях — здесь много несогласных, особенно среди старших возрастов. Другие, наоборот, закрепляются.

Значит, раз ветераны уходят, нам нужен какой-то новый авторитет, который будет закладывать в нас нормы относительно этого праздника. Тот же Моргенштерн, как вы правильно заметили, не собирался оскорблять ни ветеранов, ни праздник, просто вкинул мысль, которая показалась ему правильной. А ветеранская организация восприняла его слова в штыки — как этот молодой человек смеет им указывать, нужно праздновать День Победы или нет. И большинство людей, если не говорить об узкой прослойке интеллектуалов, поддерживают такую точку зрения. Кто может стать авторитетом в этих вопросах, чтобы таких ситуаций не возникало?

Никакая внешняя инстанция ничего за нас не решит. Необходимо знание — каким должен быть праздник и как его правильно отмечать, — распределенное среди нас всех.

Воевали миллионы, их наследников — десятки миллионов, все имеют право и предлагать новые формы праздника, и отвергать предложенные. Прийти к общему сценарию можно только опытным путем, постоянно пробовать и постоянно обсуждать

То есть верховного авторитета, который рассудит все стороны, быть не может?

Я не представляю себе такого.

Значит, общество должно выработать консенсус…

Чем в последние 15-20 лет и занимается, даже иногда успешно.

Могут ли те практики, которые сейчас кажутся кощунственными в отношении Дня Победы, стать приемлемыми для последующих поколений и войти в норму празднования?

Думаю, что так и есть: каждое поколение ориентируется на практику, которая считалась нормальной в их детстве и юности. Скажем, георгиевские ленточки — изобретение людей (прежде всего, Натальи Лосевой из РИА Новости), выросших в семидесятые-восьмидесятые, когда изображение гвардейской ленты было очень популярным символом на открытках и плакатах. Нужно было сделать только один шаг: превратить изображение в материальную вещь.

Новый опыт, который становится привычным прямо сейчас, на наших глазах — одевать детей-дошкольников в стилизованную военную форму. Сейчас это эксперименты молодых родителей, для старшего поколения — очень спорные. Потом эти дети подрастут, для них, может быть, это станет нормой.

Хороший сценарий праздника, повторю, это когда получается пережить всю полярность чувств. То же самое переодевание детей в военную форму, может быть, окажется удачным символическим решением, мы пока не можем этого исключать. Для прошлых поколений детей важным каналом была игра в войнушку, наши против немцев. Сейчас детей в семьях меньше, гулять во двор их выпускают не так охотно, приходится искать другие механизмы.

Получается, мы играли в войнушку, и, вспоминая об этом, наряжаем ребенка в гимнастерку, таким образом продолжая одобряемую игровую практику?

Скорее всего, сложнее, надо специально разбираться. Если бы, допустим, в 1975 году кто-то из отчаянных родителей попробовал так одеть своего ребенка — вероятно, они столкнулись бы с общим осуждением.

А почему, кстати? Это было бы воспринято как насмешка?

Хороший вопрос. Если навскидку, два главных соображения: военную одежду вправе носить те, кто воевал; и война — это страшное зло, детей надо держать от него подальше.

Послевоенный СССР чем дальше, тем больше превращался в страну западного типа, где с детьми возятся и нянчатся, как с большой ценностью. Ребенок — тоже своего рода сакральный объект, который старались защитить от всего плохого

Мы видели, как за одно поколение ушел праздник Великой Октябрьской социалистической революции, на который в советское время все собирались за столом. Сейчас празднование Дня Победы активно поддерживает государство. Что произойдет с этим праздником, если оно гипотетически от него отвернется?

Давайте вспомним, что в первые два десятилетия День Победы складывался без помощи государства, не был даже выходным днем. И, как мы видим, сложился. Главное, что делает День Победы общим праздником — связка между личным и общим, семейным и публичным. Октябрьская революция — важное событие, но память о нем гораздо более противоречивая. Тоже день сплочения, но только для одной партии, не для всех. День Победы — здесь и общее согласие, и глубоко личное отношение. Такой механизм сплочения никуда в обозримой перспективе не денется. Политики во главе государства, какими бы они ни были, будут с ним считаться в любом случае.

То есть мы можем сделать вывод, что этот праздник не искусственный и может существовать без господдержки?

Да. С конкретными формами, как праздновать, еще помучаемся и поспорим. Убеждение, что это ключевая дата и решающее событие, уже никуда не денется.

Есть клип блогера Давы на песню «Журавли», в котором снялась певица Ольга Бузова. Все это выглядит максимально безвкусно: Бузова бегает по лесу в военной форме и макияже, Дава истекает бутафорской кровью… И при этом определенно эти люди считают, что отдают дань памяти той войне. Но что Бузова будет рассказывать своим внукам о Великой Отечественной, какие знания передаст? Ведь для них именно она будет авторитетом.

Внуки будут ориентироваться не только на бабушку Олю, но и на более широкую коллективную реакцию. В той же самой логике социального ритуала прямой смысл имеет слово, которое в этих дискуссиях часто встречается, — профанация. То есть неправильное использование священных и значимых для всех вещей и символов.

Это всегда будет и вопросом коллективной цензуры в хорошем смысле. Вот примеры такого рода неподобающего их использования: повязывание георгиевских лет на бутылки с водкой в отделе «Алкоголь» в магазине, тематические военные вечеринки с эротическим содержанием в ночном клубе. Это формы, которые принято осуждать и которые явно интуитивно неподобающие.

Но люди, которые делают это, не хотят кощунствовать. Они же считают, что это вполне одобряемые практики, иначе бы они, наверное, не стали бы ими пользоваться?

Это именно та история, о которой я говорил. Самые активные изобретатели новых практик больше всего связаны традицией, и у них небольшой опыт празднования. Они не обладают пониманием нормы, как нужно праздновать. Значительная часть экспериментаторов обречена придумывать то, что будет осуждаться и просто никто не подхватит. Но те же георгиевская ленточка и «Бессмертный полк» тоже были изобретены, но вошли в жизнь вполне успешно.

Источник